Тучи нал Азией
1990-е годы характеризовались усиленной милитаризацией Восточной Азии и региона АТР. Этот процесс, как отмечается в «Стратегическом обозрении», коснулся даже Японии.[1]
Надежды на то, что Токио займет более важное место в «смелом новом мире» после завершения войны в Заливе 1991 г. и распада Советского Союза, не сбылись, хотя Токио сделал большой финансовый вклад в гуманитарную операцию в Косово. Тем не менее, по завершении 1999 г. Япония ответила на гуманитарный кризис в Восточном Тиморе с помощью механизма «иены, но не люди», выработанного почти десять лет назад во время войны в Заливе. После того как во время войны в Заливе Япония не смогла оказать никакой помощи, кроме финансовой, она приняла в 1992 г. закон о международной миротворческой кооперации. Это позволило силам самообороны принимать участие в операциях ООН по поддержанию мира, например, в Камбодже в 1992-1993 гг. Одним из ведущих мотивов активизации политики Японии был тот факт, что Токио стремился добиться места в Совете Безопасности ООН.
Запуск ракеты над Японией, произведенный Северной Кореей в августе 1998 г., стал «страшным шоком» для японского правительства и народа. Он послужил катализатором, склонившим общественное мнение к более доброжелательному отношению к военным направлениям в правительственной политике. Оппозиционные партии Японии и некоторые соседние государства, особенно две Кореи и Китай, подвергли новый акт критике, но, по мнению должностных лиц оборонного ведомства Японии, эти меры просто отвечали потребности превратить союз с американцами в нечто нормальное и работоспособное. Опросы общественного мнения показали, что японцы поддерживают шаги, направленные на укрепление национальной безопасности.
В конце 1999 г. министерству обороны разрешили направить первое за три года требование об увеличении военных ассигнований в бюджете на 2000-2001 гг. Однако ключевыми статьями были новый самолет-заправщик и усиление способности отвечать на атаки нарушителей границы и пиратских судов. Северокорейский фактор побудил правительство Обути в конце 1999 г. рассмотреть новые законодательные акты, позволяющие Японии более эффективно реагировать на различные чрезвычайные ситуации, а также подготовиться к отражению вероятных нападений на страну.
Многие японцы недовольны тем, что патриотические символы и действия, которые считаются нормальными в любой другой стране, подвергаются критике как отклонение от нормы в Японии. Однако не было серьезных свидетельств стремления возродить экспансионистский или националистический национализм довоенной эпохи, кроме как среди малочисленных маргинальных групп и правых политиков. В то же время, настроения в Японии можно было охарактеризовать как «мягкий национализм».
Признаки готовности Японии сделать больше в области безопасности позволили сохранить ровные японо-американские отношения. Американцы были разочарованы, но не удивлены отсутствием серьезной словесной поддержки Японии действиям НАТО в Косово. Они приветствовали основные направления и были довольны, когда новый губернатор Окинавы согласился построить военно-гражданский аэропорт для совместного использования вместо базы ВВС Футенма, которая должна быть закрыта.
В отношениях Японии с ее двумя большими соседями также не было больших подвижек. В июле 1999 г. Обути посетил Китай, но в целом двусторонние отношения оставались прохладными. Надежды на мирный договор с Россией по-прежнему оставались призрачными. Однако Япония стала уделять больше внимания другим азиатским соседям, прежде всего для того, чтобы уверить их, что пересмотр основных оборонных направлений не означает оживления милитаризма. Теплые отношения Японии и Южной Кореи резко контрастировали с напряженными отношениями с непредсказуемой Северной Кореей. Несмотря на заявления о единой политике США, Японии и Южной Кореи в отношении Пхеньяна, японский подход в 1998-1999 гг. был более жестким, чем южнокорейский.
В Южной Азии ядерные испытания в Индии и Пакистане усилили напряженность до опасного уровня. Но события, происходившие в 1999 г., вызывали еще большее беспокойство. Надежды на восстановление отношений между этими двумя антагонистами, возникшие при февральской встрече премьер-министров двух стран, были разбиты через три месяца 11-недельным конфликтом в Кашмире. Политические потрясения еще больше усилили напряженность. 17 апреля 1999 г. пало индийское правительство; 12 октября пакистан ский премьер Наваз Шариф был свергнут начальником генштаба генералом П.Мушаррафом и обвинен в преступлениях, которые могли повлечь смертный приговор.
После переворота первоочередными задачами Пакистана стали: восстановление внутренней стабильности, перестройка дискредитированных институтов и оживление хронически больной экономики. Индия также стремится укрепить свою экономику, возобновляя программу либерализации. Стратеги Дели между тем двигались в направлении максималистской интерпретации «минимального устрашения», которое может в конечном счете свестись к триаде из наземных, морских и воздушных систем доставки ядерного оружия, поддерживаемых усиленными неядерными силами. Явная поддержка пакистанским генералом Мушаррафом военных операций, проведенных летом в Кашмире, и его предполагаемое участие в их планировании не позволяют питать больших надежд на новые шаги к разрядке.
Международные последствия переворота, как и ядерных испытаний, остаются неясными. В феврале 2000 г. ответственность за выработку политики и контроль за стратегическими ядерными силами были возложены на высшее национальное командование (ВНК) во главе с Мушаррафом. Подразделение стратегического планирования, возглавляемое высшим армейским офицером, будет разрабатывать надежную сеть, включающую командование, коммуникации, компьютеры и разведку. Таким образом, почти все ключевые функции принятия решений по использованию ядерного оружия сосредоточены в руках одного человека — Мушаррафа. Детали сущности и направлений пакистанской ядерной доктрины неизвестны.
В Индии перед выборами правительство выпустило шестистраничный проект индийской ядерной доктрины, подготовленный учрежденным в ноябре 1998 г. Консультативным советом национальной безопасности. Этот документ оправдывал индийские ядерные испытания и утверждал, что страна должна проводить доктрину надежного минимального устрашения в рамках политики «только возмездия». Документ также рекомендовал сохранить эффективные обычные силы, а также создать средства космического базирования для раннего предупреждения, связи и оценки ущерба. Правительство подчеркивало, что этот документ — всего лишь проект. За пределами Индии данный проект вызвал опасения, что мышление в Индии движется в направлении максимальной интерпретации концепции минимального сдерживания.
Западные эксперты, анализируя военную программу КНР, пришли к однозначному выводу, что модернизация Народно-освободительной армии не занимает больше подчиненного положения по отношению к экономическому росту страны, как это имело место в предшествовавшие десятилетия в ходе курса реформ Дэн Сяопина. В КНР рост расходов на оборону (7,9%) превышал рост ВВП (7,1%). Тенденция к наращиванию военных расходов прослеживалась в Китае уже в течение последних 11 лет, но в последние годы она приняла угрожающие масштабы. В 1997 г. было принято решение сократить к 2000 г. вооруженные силы КНР на полмиллиона — до 2,6 млн. чел. Китайские стратеги рассчитывали, что НОАК должна стать к 2049 г. одной из ведущих армий мира. Реформа НОАК подразумевала профессионализацию армии и сокращение военной службы по призыву до двух лет. Соседние с Китаем государства, а также Запад обращали внимание на тревожные данные, характеризующие наращивание Китаем своей военной мощи.
Азиатский кризис 1998 г. практически не затронул военную программу Китая. Западные эксперты считали, что реальные расходы КНР на вооружение в три-пять раз больше официальных данных. По некоторым оценкам, оборонный бюджет КНР фактически уже превысил оборонные расходы Индии и Японии.
После событий 1989 г. на площади Тяньаньмэнь и введения эмбарго на продажу оружия Китаю, Пекин интенсифицировал сотрудничество с Израилем и Россией. В 1990-е годы Китай приобрел 72 штурмовика, два современных эсминца, оснащенных ракетами СС-Н-22 с дальностью 120 км., четыре подводные лодки класса «Кило», от 40 до 60 штурмовиков СУ-30 МКК, оснащенных самыми современными ракетами, на сумму 2 млрд. долл. В будущем Китай намеревался приобрести три подводных лодки класса «Амур», три-четыре авианесущих (до 40 самолетов) эсминца типа
«Современный». Приобретение Китаем российской авиации даль ностью до 1600 км. давало в руки НОАК оружие стратегического характера. К 2010 г. Китай должен обладать летным парком свыше 1000 современных боевых самолетов, а также разнообразными моделями сопутствующей авиации – заправщиков, береговых патрульных самолетов и т.д. Таким образом, соотношение сил между КНР и Тайванем, между КНР и АСЕАН могло резко измениться в пользу Китая.
В 1998 г. было принято решение о сворачивании хозяйственной деятельности армии, поскольку она привела к широкому распространению коррупции, контрабанды, неэффективному расходованию средств и резкому снижению боеспособности вооруженных сил. События в Косово и ракетный обстрел посольства КНР в Белграде китайские военные использовали как повод подвергнуть критике политику руководства страны в военной области, и потребовали мобилизации дополнительных финансовых ресурсов. Экономическая деятельность армии не только перестала сворачиваться, но и стала частично восстанавливаться. С 1999 по 2003 гг. на военные расходы из программ по развитию инфраструктуры предполагалось передать от 20 до 100 млрд. юаней. Военный бюджет на 1999 г. удвоился (с 120 до 215,2 млрд. юаней). Госсовет КНР выделил также дополнительно 80 млрд. юаней на закупку новейших систем вооружений.
Большое значение в этих условиях должно иметь развитие военно-морских сил. Китай стремится располагать таким флотом, который позволит ему контролировать морские пути в ЮжноКитайском море и Индийском океане. К 2049 г. ВМФ Китая будет конкурировать по мощи с военно-морскими силами США. Западные эксперты обращали внимание на такой внушающий тревогу симптом в политическом мышлении китайского руководства, как отношение к тайваньской проблеме и территориальные притязания в ЮжноКитайском море, которые рассматриваются как внутренние дела Китая, не терпящие иностранного вмешательства.
Китайские военные готовились к вполне конкретному военному конфликту из-за Тайваня. В перспективе Китай будет располагать от 650 до 800 ракетно-ядерных установок, нацеленных на Тайвань, а также боеголовками с разделяющими частями наземного и морского запуска. Введение в строй российской противовоздушной системы С-300 ПМУ-1 сделает практически невозможным ответные операции США и Тайваня с воздуха и лишит их стратегического преимущества в ВВС. При этом Пекин не собирался сокращать или хотя бы заморозить рост своих ядерных арсеналов и в то же время выступал с яростной критикой любых шагов своих соседей, в первую очередь Тайваня, Японии и Индии, по укреплению собственных вооруженных сил, а также игнорирует предложения по укреплению международной системы безопасности.
К концу 1990-х г. Китай располагал 300 стратегическими и 150 тактическими боеголовками. К 2010 г. их число должно увеличиться до 600-900 штук. К этому времени ядерные арсеналы России и США могут опуститься соответственно до 800-900 и 1000-1200 боеголовок. Китай же со своей стороны не связан никакими договорами в области сокращения и контроля над вооружениями и может беспрепятственно увеличивать свой ядерный потенциал в количественном и качественном отношениях.
Российский экспорт вооружений и новейших технологий в Китай в существенной мере способствовал смещению военно-стратегического баланса в Азии и в целом в мире и может самым пагубным образом сказаться на собственной безопасности России, а также безопасности СНГ. Военная доктрина Китая предусматривала применение ядерных сил наряду с обычными. Возникла вероятность того, что Китай будет использовать угрозу применения ядерного оружия для достижения политических целей. Согласно китайским расчетам, устрашение угрозой применения ядерных сил должно отвратить США от военной интервенции в случае конфликта из-за Тайваня, в то время как превосходство в обычных силах Китая могло бы быть эффективно использовано для достижения военно-политических задач, прежде всего для присоединения Тайваня.
Западные политологи пришли к выводу, что китайское руководство взяло курс на усиленное вооружение Китая, а в своей внешней политике – на раздувание традиционного китайского великодержавного национализма. В основе этого курса лежит эрозия господствующей идеологии и боязнь продолжить фундаментальные внутриполитические реформы. Все это усиливает риск того, что пекинское руководство будет все более испытывать искушение «ре шить» тайваньскую проблему силовым путем. Однако, как отмечают западные специалисты, форсированное наращивание военно-технологической мощи и массированные закупки новейших вооружений еще не означают реального повышения боеспособности китайской армии. Перед НОАК стояли задачи по интенсивному обучению и подготовке личного состава, выработке адекватной концепции оперативно-тактических действий и эффективного взаимодействия различных родов войск и видов ВС.
Западные политологи не исключают, что в средне- и долгосрочной перспективе влияние Китая на регион будет расти, в то время как влияние России — падать, и что Центральная Азия может превратиться в сферу влияния («задний двор») Китая. При этом Запад приветствовал бы такое развитие событий, при котором Китай смог бы удовлетворить свои растущие энергетические потребности за счет ресурсов Центральной Азии. Это могло бы стать сдерживающим фактором китайских амбиций в АТР.
[1] Strategic Survey. 1999-2000. — London: IISS, 2000.