Режим Владимира Путина и Россия
Взлет политической карьеры В.Путина в 1999-2000 гг. был самым тесным образом связан с решением чеченской проблемы. Российский лидер с самого начала сделал ставку на силовое решение, исключавшее любую форму политических переговоров и компромисса с умеренными чеченскими националистами. Политика В.Путина после безальтернативной победы на президентских выборах в 2004 г., которая все более начинала принимать характер стратегии, была направлена на укрепление государственной системы управления страной за счет резкого усиления президентской составляющей в ущерб парламентаризму и федерализму.
Состоявшиеся в декабре 2003 г. выборы в Государственную Думу, президентские выборы марта 2004 г. и конституционно-административные изменения в сентябре того же года завершили процесс формирования нового политического режима в России, который постепенно обретал свои специфические черты, вытесняя остатки режима Ельцина, на протяжении предыдущих четырех лет. Формирование «режима Путина» стало результатом не просто естественной эволюции системы российской власти, но и целенаправленной деятельности пришедшей к власти вместе с нынешним президентом части российской политической элиты.
Фактически, глава Кремля сконцентрировал всю власть в своих руках. В своей стратегии В.Путин последовательно осуществил следующие меры: был установлен контроль над национальными радиостанциями и телеканалами; некоторые закрыты; маневрами в обеих палатах Парламента он добился, что его партия получила большинство в две трети голосов; был взят под контроль энергетический сектор; были устранены (политическими и неполитическими средствами) представители крупного бизнеса и руководители крупных компаний (т.н. олигархи), стоявшие в оппозиции режиму. По мнению президента Путина и его ближайшего окружения, Россия могла быть либо демократической, либо сильной.
Стремление федерального центра ослабить политическое влияние региональных элит имело серьезное рациональное основание. К концу правления Б.Ельцина региональные политические элиты ощущали себя полновластными хозяевами «своих» субъектов Российской Федерации и склонны были делить власть только с крупнейшими корпорациями, действовавшими на этих территориях. Возможности эффективного вмешательства Москвы в дела регионов были крайне ограниченными. Регионы издавали законы, противоречащие Конституции России. Губернаторы устанавливали контроль над секторами региональной экономики за исключением тех, что контролировались корпорациями общероссийского масштаба. Россия времен Ельцина представляла собой фактически смесь авторитаризма на региональном и демократии на федеральном уровнях.
Самыми решительными шагами по ограничению политического влияния региональных элит стали ликвидация Совета Федерации в том виде, в каком он существовал при Ельцине (то есть состоящего из губернаторов, президентов и председателей законодательных собраний субъектов Федерации), образование семи федеральных округов и замена представителей президента в каждом из 89 субъектов Федерации семью полномочными представителями президента в каждом из созданных федеральных округов, а также законодательное оформление возможности смещения губернаторов в случае нарушения ими Конституции, и наконец – отмена выборности губернаторов.
Происходившие в России политические изменения опирались на прочный традиционно-исторический и естественно-географический фундамент. Фактически, Россия в своей истории не знала (за исключением коротких периодов) институтов широкой представительской демократии. Но существовали объективные факторы, которые подталкивали Россию к восстановлению централизованной системы управления. К этим факторам относятся огромная и разнородная с этнической и демографической точки зрения территория, низкая политическая культура населения, традиции самоуправства среди региональных элит, климатические, географические и транспортные проблемы, а также непрекращающееся геополитическое давление на Россию и серьезное возрастание военно-стратегических рисков и угроз после 1991 г. Таким образом, политика В.Путина отражала противоречивое переплетение субъективных и объективных факторов, подталкивавших его к проведению жесткой авторитарной или полуавторитарной политики внутри и вне страны.
Отношения между властью и бизнесом, доставшиеся Путину в наследство от Ельцина невозможно было назвать нормальными. Реальные рычаги управления государством находились в руках неформальных предпринимательских групп. Финансовые группы открыто боролись друг с другом за влияние на чиновников разного уровня. Министры, используя Думу, блокировали неугодные тем или иным бизнес-структурам законодательные инициативы правительства. «Коммерческие» утечки информации из Белого Дома, со Старой площади и из Кремля были нормой жизни.
То, что такая ситуация нуждалась в исправлении, понималось большинством представителей российской политической элиты и поддерживалось общественным мнением. Силовые действия в отношении олигархов были встречены обществом в целом с одобрением. Явные процедурные нарушения зачастую интерпретировались как «малое зло», почти неизбежное в борьбе еще слабой власти с мощными финансовыми группами, сопротивляющимися оздоровлению государственной машины. С 2000 до середины 2003 г. российские капиталы возвращались в страну. СМИ как институт публичной политической конкуренции и внешнего контроля за деятельностью федеральной власти был трансформирован в инструмент государственной политики.
Эпоха Б.Ельцина была связана с политическим доминированием т.н. либералов. Постепенно удельный вес и влияние либералов снижались. Идеологов во власти сменили прагматики (управленцы-профессионалы), но менее приверженные идеям либерализма и публичности. На смену прагматикам пришли также политические циники, видевшие в политической конкуренции использование административного ресурса. Приток во власть «циников» особенно усилился в период второго президентского срока Ельцина.
Параллельно со снижением влияния либералов во власть все больше приходили люди других идеологических убеждений: «государственники», националисты, социалисты, а также люди без идеологии – технократы, желающие просто эффективно служить власти, то есть обеспечивать проведение в жизнь поставленных руководством решений, не ограничивая себя в выборе средств рамками той или иной идеологии. В этих условиях приверженность либеральным представлениям, особенно в том, что касается политической конкуренции, все более и более становилось для федеральной элиты анахронизмом.
Большинство представителей путинской российской политической элиты искренне считали отсутствие конкурентов и концентрацию власти в одних руках главными условиями эффективности управления, то есть смотрели на государственную машину не глазами публичных политиков, а глазами администраторов. Практически все социологические исследования российского общественного мнения свидетельствовали о глубокой укорененности в сознании россиян авторитарного синдрома – веры в сильную государственную власть.
К началу второго срока президентского правления Путина в России на смену хаосу власти пришла система, внутри которой практически отсутствовали разделение властей и структура институциональных сдержек и противовесов. Главным, иерархически высшим звеном этой системы являлись президент и его администрация. Все остальные институты и ветви власти фактически были подчинены президентским структурам. Демократическая, то есть публичная и основанная на прозрачных правилах и процедурах политическая конкуренция внутри этой системы отсутствовала. Она сменилась скрытой («подковерной») борьбой различных групп властной элиты. При этом новая система федеральной власти крайне ослабила региональные элиты и вытеснила из политики большой бизнес.
В 2004 год Россия вступила как одна из наиболее быстро растущих стран мира. Главный итог первых четырех лет правления Путина в экономике состоял в макроэкономической стабилизации и осуществлении ряда институциональных реформ. Одним из важных достижений первого периода президентского правления В. Путина является обеспечение высокой степени политической стабильности. За это время оформился политический режим, нередко характеризующийся понятием «управляемой демократии».
С начала переходного периода Россия сталкивалась с неблагоприятными демографическими процессами, в частности, естественная убыль населения к середине 2003 г. составила около 8 млн. человек (5,4% от численности населения в 1989 г.). Поскольку в начале переходного периода границы стали открытыми, Россия (по зарегистрированным данным) потеряла еще 1,1 млн. человек, в основном выехавших в развитые страны. Однако эта эмиграция более чем компенсировалась притоком, по крайней мере, 6,7 млн. иммигрантов, в основном из стран бывшего СССР. Большую часть иммигрантов составляли люди с высоким уровнем образования. Численность населения России с 1993-го года неуклонно сокращается. Согласно данным ООН, этот процесс, видимо, и дальше продолжится со скоростью 0,6 процента в год. В результате к 2010-му году в России будут проживать не 144 миллиона человек, а примерно 137 миллионов.
Нефтяной фактор играл ключевую роль во многих событиях и решениях внутриполитической и внешнеполитической стратегии России. Это касалось внутриполитической борьбы В.Путина против олигархического капитала (дело ЮКОСа), умиротворения Чечни, политики на Кавказе и на Каспии, отношений в треугольнике Россия-Казахстан-США, возрастания экономической мощи РФ, рычагов давления на Европу и Украину, отношений в треугольнике РоссияЯпония-Китай, позиции России в отношении Ирака и ситуации на Ближнем Востоке и т.д.
Фактически, в 2001-2002 годах произошел перелом, и возникла ситуация, когда крупнейшие игроки мирового рынка приняли решение, что они не могут оставаться вне серьезных проектов в России. Это было важнейшим результатом того, что было сделано в предшествовавшие десять лет, при всех ошибках и проблемах. Они поняли, что Россия вместе с СНГ — динамично развивающийся регион мира, и если они хотят оставаться глобальными операторами, то они должны присутствовать здесь в этом регионе. Москва пыталась играть на этих настроениях.
Стратегия России на территории СНГ при Путине строилась на более эффективном и целенаправленном использовании мощи своих нефтегазовых компаний и транспортных преимуществах. Ведущие российские эксперты в сфере разработки транснациональных вопросов рекомендовали превратить долги стран Содружества в базу для транснациональной экспансии российского капитала в эти страны. Предлагалось брать за долги акции предприятий стран СНГ. Эта стратегия представлялась более прочной материальнотехнической базой для Содружества, чем межправительственные соглашения.
На международной арене Россия позиционировала себя как великую державу, наследницу прежней советской мощи.[1] Действительно, благодаря своему стратегическому потенциалу и отчасти геополитическому положению Россия способна угрожать или хотя бы сдерживать такие геополитические центры силы как США, Европейский Союз и Китай. Но этот ресурс продолжал исчерпываться. Российское геополитическое влияние в мире во многом носило остаточный характер.
В начале правления В.Путина фактически существовали два различных и мало несовместимых внутри- и внешнеполитических курса, реализуемых одновременно. Они отражали существование и противоборство двух основных группировок в руководстве страны. К первой группировке относились те, кого в Москве называли «питерскими», а на Западе – т.н. «русофильской группой». Их поддерживали службы безопасности, министерства обороны и иностранных дел, а также многие чиновники среднего звена в военных, разведывательных и гражданских службах. Эта группа отражала широко распространенные настроения: недовольство низкими заработками в военных и разведывательных службах, а также в службах безопасности, а также недовольство по поводу краха советской империи и последующей слабости России. Все это порождало массовые националистические настроения.
Многие чиновники среднего звена были уверены, что российское богатство было разграблено т.н. олигархами. Слияние российских нефтяных компаний с западными фирмами считалось продолжением заговора: олигархи якобы перепродают российское благосостояние. Эта группа однозначно была настроена перераспределить в свою пользу российские богатства, присвоенные «олигархами» в 1990-х. В то же время эта группа намерена возродить «Великую Россию» — страну с сильной государственной властью.
Противостоящая ей в Кремле «проамериканская группа» (т.н. демократы ельцинского периода) состояла, в основном, из чиновников, которые пришли к власти еще до В.Путина. Но было бы неправильно полагать, что эта группа включала выступающих за свободный рынок демократов-идеалистов. Эта была разнородная группировка, влияние которой в 2003-04 гг. катастрофически упало. Она стремилась построить умеренно авторитарное государство с «контролируемой» демократией, умеренно либеральной рыночной экономикой, но с проамериканской и прозападной внешней политикой. Такая Россия могла бы быстро модернизироваться по западному образцу и в итоге – интегрироваться в Запад. Их сторонники в сфере бизнеса, например, нефтяной российский гигант ЮКОС, уже практически взят под контроль государством.
В 2004-05 гг. стало очевидным, что В.Путин, выступавший в качестве единственного арбитра, который мог изменить баланс в любое время, окончательно встал на позиции группы силовиков-государственников. Тем не менее, ради поддержания определенного уровня отношений с Западом, Путин был вынужден сдерживать масштабы деприватизации и наступления силовиков на олигархов.
Вне всякого сомнения, президент Владимир Путин пользовался огромной популярностью среди россиян. Его победа на выборах в марте 2004 г. была очевидной. Однако популярность Путина отличается от таково политиков в т.н. западных демократиях. Путинская харизма строится не на политике, она даже антиполитична по своей сути. Феномен Путина не стоит приписывать исключительно манипуляциям в российских СМИ. Причина успеха Путина объяснялась не тем, что Кремль контролировал СМИ, а тем, что они лишь отражали послание, которое хотело слышать большинство россиян, а также их настроения.[2]
Путину во многом удалось расчистить политический ландшафт
страны, подчинить регионы; он привел региональные законодательства в соответствие с федеральным, взял под контроль Государственную думу и через механизм федеральных округов и отмену выборности губернаторов фактически поставил под контроль деятельность местных администраций. Беспрецедентная популярность Путина не имела ничего общего с манипуляциями общественным мнением, что встречается в западной политике. Она больше связана с игнорированием политики, чем с учетом реальных политических мнений россиян. Путин выражал интересы среднего россиянина как ни один другой современный российский лидер. Его считали и скромным, и решительным, и патриотичным. То есть, зачастую приписывают ему желаемые качества и политические действия, которых он мог и не совершать. Беспристрастный анализ деятельности В.Путина показывает, что он сам как политик является во многом плодом эпохи Ельцина. Путин решился начать демонтаж ельцинской системы (но в осторожной форме) только к концу первого срока. Причем это было сделано лишь под прямой угрозой со стороны решительного наступления «олигархов» во главе с М.Ходорковским.
Таким образом, В.Путин добился бесспорных внешнеполитических успехов. Он достиг нормализации и существенного расширения отношений России с Западом. Одновременно с этим Путин во главу угла своей внешней политики поставил сохранение Россией свободы рук на международной арене и во внутренней политике. Благодаря позитивной экономической динамике и погашению внешнего долга Москва выработала прочный иммунитет против критики со стороны западных стран, в том числе в отношении авторитарных тенденций внутри страны.[3]
Став президентом России, В.Путин неизменно демонстрировал приверженность прагматизму во внешней политике. И на словах, и в делах он отказался от великодержавной риторики, очевидно, осознавая ограниченность возможностей России и необходимость сосредоточения ресурсов на решении внутренних задач модернизации страны. Рассуждения о многополярном мире сменились тезисом о многовекторности российской внешней политики, в котором одновременно уживаются и курс на «интеграцию» с Европой, и налаживание антитеррористического сотрудничества с США, и «стратегическое партнерство» с Китаем и Индией, и программа формирования единого экономического пространства со странами СНГ, особенно с Беларусью, Казахстаном и Украиной.[4]
В то же время в линии президента России буквально с самого начала проявились нотки новой, деловой жесткости, неготовности идти на ненужные России компромиссы, на «сдачу позиций» в тех случаях, когда речь шла об отстаивании важных национальных интересов страны. Монополизация политической власти в РФ подвела западных политиков к выводу о том, что Россия не разделяет общих западных ценностей, и потому вряд ли может в обозримой перспективе стать действительно близким партнером Запада. Анализ внешнеполитической деятельности правительства Путина в 2000-2004 гг. позволяет сделать вывод, что она была направлена на решение трех основных задач.
Во-первых, в ней ясно прослеживалось стремление избежать сколько-нибудь серьезной конфронтации со странами Запада и, прежде всего — с США. Эта линия отражала понимание губительности такой конфронтации для России, понимание того простого обстоятельства, что в условиях противостояния с Западом любой проект модернизации России обречен на неудачу. Во-вторых, правительство Путина стремилось в максимальной степени избавить Россию, российскую экономическую и внутреннюю политику от внешнего влияния со стороны Запада, предпочитая все основные решения принимать самостоятельно. Наконец, в третьих, сверхзадача правительства Путина заключалась в том, чтобы добиться признания со стороны Запада формировавшегося в России нового политического режима, убедить западные страны не просто принять этот режим, но и оказать ему максимальную поддержку в достижении поставленных целей, в том числе путем поощрения притока прямых иностранных инвестиций в экономику России.
Характерной чертой путинской российской внешней политики являлось подчеркивание не только важности и необходимости широкого международного сотрудничества, но и акцент на сохранение Россией свободы действий на международной арене. Это предполагало возможность участия или неучастия России по собственному усмотрению в различных международных коалициях, но исключало любую форму интеграции России в многосторонние институты евроатлантической безопасности и сотрудничества. Исключение в Москве делали только в отношении наиболее престижных международных клубов великих держав, таких как «Большая восьмерка», а также в отношении основных многосторонних экономических организаций — ВТО и ОЭСР, но не безоговорочно.
Тезис о необходимости сохранения свободы рук во внешней политике в явной форме сформулирован в концепции развития отношений России с ЕС, принятой осенью 1999 г. и ставшей первым доктринальным внешнеполитическим документом, утвержденным В.Путиным. Он получил свое дальнейшее развитие в тезисе о «самодостаточности» России: в экономическом, научно-технологическом и военном плане, а также в постоянном подчеркивании заинтересованности Москвы в развитии только равноправного стратегического партнерства, будь то с США, с Европейским Союзом, НАТО или с другими крупными державами и региональными организациями.
У В.Путина для завершения его миссии по восстановлению сильного российского государства к осени 2004 г. были фактически развязаны руки: Евросоюз был не в состоянии оказать реальное политическое давление, а администрация Дж.Буша не стремилась это сделать, исходя из предвыборных и тактических соображений. Американские стратегические круги опасались, что российская элита поддержала решение Путина, поскольку оно соответствует ее основным интересам: восстановление статуса великой державы, господство над всей Россией (слом федерализма), а также над некоторыми бывшими советскими республиками.
Благодаря позитивной экономической динамике, росту бюджета и резервов ЦБ, а также погашению долгов Москва смогла не только избавиться от опеки МВФ и Всемирного Банка, но и свести к минимуму неблагоприятные для нее последствия критики западных стран в отношении противоречивых внутриполитических процессов в России: методов ведения второй чеченской войны, ослабления и постепенного вытеснения демократических институтов из политической жизни страны. За первые четыре года правления Путина Москва выработала прочный иммунитет против упреков в свой адрес и, по существу, обеспечила себе широкую «свободу рук» во внутренней политике. В то же время Путин не смог в период своего первого президентского правления решить третью задачу – обеспечить безоговорочное принятие и поддержку его нового политического режима со стороны западных стран.
Характерной особенностью внешнеполитического стиля В.Путина в период 2000-04 гг. является его периодические колебания между Европейским Союзом и Соединенными Штатами. С 2001 г. по мере того, как становилось очевидно, что диалог с ЕС по согласованным стратегическим направлениям продвигается очень медленно, а также после вступления Дж.Буша в должность президента США внимание и внешнеполитическая энергия Москвы переключились сначала на налаживание отношений с новым президентом США, а затем и на формирование нового «стратегического партнерства» с Америкой. Террористические акты 11 сентября 2001 г., формирование широкой антитеррористической коалиции с участием России, а также учреждение в мае 2002 г. нового Совета Россия-НАТО во многом способствовали повышению внимания Москвы если не к чисто американскому направлению ее политики, то во всяком случае к евро-атлантическому.[5]
Москва в равной степени заинтересована в развитии интенсивного сотрудничества и со странами ЕС, и с США. Однако ее заинтересованность в таком сотрудничестве асимметрична. С Европой Россию связывают прежде всего тесные экономические отношения: после расширения ЕС на Европейский Союз приходится более половины внешнеторгового оборота России. В то же время все попытки последних лет наладить более тесное сотрудничество с ЕС в сфере международной безопасности оказались безуспешными; не в последнюю очередь в силу того обстоятельства, что Европейский Союз далек от того, чтобы стать значимым геополитическим актором на поле международной безопасности.
Тем не менее, политика Москвы была направлена на исключение серьезных противоречий с США и ведущими странами Европейского Союза. Эта политика была призвана обеспечить минимальные благоприятные внешние условия для реализации задач внутреннего развития страны. С приходом Путина на пост президента в 2000 г. проводимый им прагматический подход к внешней политике сказался и на политике России в СНГ. Ее основное внимание сосредоточилось на отношениях с Украиной, Беларусью, Казахстаном, а также на развитии ситуации на Южном Кавказе. Планы формирования ЕЭП лишь в том случае будут совместимыми с участием России во Всемирной торговой организации, если Беларусь, Украина и Казахстан вступят в ВТО одновременно с Россией.
По мнению российских стратегов (и по-видимому, самого В.Путина), экономическое возрождение России было невозможно без восстановления ее статуса великой державы. Расшифровка этого тезиса означала, что без объединения постсоветского пространства или его части (под российской эгидой, но на определенных условиях) ни Россия, ни другие страны СНГ не смогут создать эффективно действующую на мировой арене совместную экономическую систему. К этому их подталкивают географические и геополитические факторы, существующие экономические и транспортно-коммуникационные системы, исторические и культурные связи и т.д. Как были уверены в Москве, возрождение экономической и политической мощи России есть залог поступательного развития ее союзников по интеграционным образованиям, в том числе и Казахстана.
У России в реальности оставалось не так много рычагов политического и экономического влияния в СНГ. Помимо энергетического и транспортного рычагов одним из основных инструментов укрепления российского влияния и поддержания заинтересованности партнеров в сближении являлись такие интеграционные формирования как ЕврАзЭс и ЕЭП. Смена власти на Украине в 2004-5 гг. произвела шоковое впечатление на российский политический истеблишмент и внесла серьезные
коррективы в политику Москвы в СНГ. Политические изменения на Украине непосредственно затронули всю систему отношений внутри СНГ, поставили под сомнение последние интеграционные инициативы, в которых участвовал Казахстан (ЕЭП), оказали негативное влияние на военно-стратегические интересы России.
Фактически, вследствие провозглашенного Киевом курса на интеграцию в западные структуры создалось противоречие между этим курсом и обязательствами и связями Украины в рамках СНГ, ЕЭП и двусторонних отношений с Россией. До последнего времени стратегия Москвы строилась на том факте, что энергетическая и транспортная зависимость Украины (как и других участников ЕЭП) от России приведет к формированию единого политического и экономического блока под эгидой России. Позиция нового руководства Украины практически свела эту стратегию к нулю.
В 2003-04 гг. проявилась тенденция к укреплению позиций России в Центральной Азии. Москва диверсифицировала методы и сферы своего взаимодействия со странами региона, чередуя экономические, политические и интеграционные инструменты. Возвращение России в регион происходило по трем направлениям: 1) прямое базирование (Киргизстан и Таджикистан); 2) активизация усилий в рамках интеграционных образований и многосторонних организаций безопасности (ОДКБ, ШОС, ЕврАзЭС, ЕЭП); 3) развитие двусторонних связей (со всеми странами региона).
Но геополитическая ситуация на пространстве СНГ с конца 2003 г. начала радикально меняться. Процесс смены правящих элит в ряде стран Содружества стал принимать лавинообразный характер. Этот процесс сопровождается зачастую сменой внешнеполитических курсов и геополитических ориентаций этих государств. Данный процесс затрагивал, прежде всего, интересы России. Россия и ее президент В.Путин вынуждены вести сдержанную политику и фактически отказываются от серьезного вмешательства в происходящие события ради обеспечения стратегических интересов РФ. Эта политика «невмешательства» была обусловлена рядом субъективных и объективных факторов, связанных с внутренним положением страны, ее отношениями с Западом и т.д. После смены руководства на Украине в конце 2004 г. Москва временно взяла курс на проведение политики невмешательства, подтвердив его во время свержения режима А.Акаева в Киргизстане в марте 2005 г.[6]Новый Евросоюз
В конце 1980 – начале 1990-х гг. Европа переживала бурные геополитические события: рухнули Варшавский договор, СЭВ, с карты континента исчезли ГДР, СССР, СФРЮ и ЧССР. Страны Центральной и Восточной Европы потянулись в сторону Евросоюза. В этот период в Брюсселе наметилась явная тенденция по превращению ЕС в новую геополитическую силу на международной арене.
Заявка на собственную самостоятельную роль Европы в замаскированной форме содержалась в Маастрихтском договоре от 1992 г.: здесь впервые была озвучена мысль о выработке Европейским Сообществом собственной внешней и военной политики. Но этот процесс занял почти все десятилетие, и только к 2000 г. на саммите в Ницце было принято решение о том, в какой форме ЕС должен проводить «общую европейскую внешнюю политику и политику в области безопасности». Под этой формулой скрывались претензии ЕС на роль самостоятельного геополитического игрока.
Этот процесс совпал с введением евро в 1999-2002 гг. Таким образом, на повестку дня был поставлен вопрос о создании в той или иной форме единого европейского государства. Управлять этим процессом взялись Германия и Франция. В 2001 г. Берлин устами Йошки Фишера впервые озвучил идею о превращении ЕС в федерацию.
Основное противоречие современной эпохи состояло в том, что ведущие державы Евросоюза, а это, прежде всего, Германия и Франция, не желали больше ассоциировать себя с «атлантическим выбором», т.е. мириться с доминированием Соединенных Штатов, в том числе в рам-
Захаров, 2008. – 256 с.; Примаков Е.М. Россия возвращается к положению великой державы // Международная жизнь (Москва). 2007. № 1-2. С.32-42; Примаков Е.М. Восстановление России в качестве державы мирового класса // Международная жизнь (Москва). 2008. № 1-2. С.48-51; Россия и мир. Новая эпоха. 12 лет, которые могут все изменить. Под ред. С.Караганова. – Москва: ACT, 2008. — 448 с.; Россия и мир в начале ХХI века: новые вызовы и новые возможности. Отв. ред. Н.А.Симония и др. – Москва: Наука, 2007. – 297 с.; Симонов К.В. Энергетическая сверхдержава. – Москва: Алгоритм, 2006. – 272 с.; Стратегический ответ России на вызовы нового века. Под общ. ред. Л.И. Абалкина. – Москва: Экзамен, 2004. – 608 с.; Шолль-Латур П. Россия Путина: эффект сжатия. Империя под прессингом НАТО, Китая и ислама. – Москва: Столица-принт, 2007. – 482 с.; Якунин В.И. и др. Энергетический вектор восточной геополитики России. – Москва: Экономика, 2006. – 136 с.; Якунин В.И. Геополитические вызовы России. Современное транспортное измерение. – Москва: Ленанд, 2007. – 81 с.
ках НАТО. Поэтому расширение ЕС являлось крайне противоречивым процессом. Страны-кандидаты явно не дотягивали и не дотягивают до уровня западно-европейских государств. Тем не менее, их принятие в состав ЕС было одобрено и произошло оно, во многом исходя не из экономических причин, а в первую очередь геополитических. Европейский Союз (т.е. геостратегический тандем Париж-Берлин) стремился не допустить доминирования США в Центральной и Восточной Европе (ЦВЕ) через институты НАТО, а привязать эти государства к Европе (Западной), к которой они в разные периоды принадлежали исторически и политически. Таким образом, в последние годы наблюдался своеобразный процесс соревнования между НАТО и ЕС: кто быстрее и более эффективно освоит восточное пространство.
1 мая 2004 г. в состав ЕС были приняты сразу 10 новых членов; в середине июня 2004 г. была одобрена Европейская конституция, а в конце июня состоялись выборы в Европейский парламент уже в условиях расширенного Евросоюза. Таким образом, ЕС продвинулся вперед в географическом смысле, легислативном и институциональном. Фактически, был сделан еще один, решающий шаг, в направлении превращения ЕС в единое государство. Расширение Евросоюза за исключением Мальты и Кипра носило ярко выраженный восточноевропейский характер и было продиктовано соображениями геополитического порядка. Фактически, Евросоюз позиционировал себя как геополитическое пространство, очертив свои пределы на востоке как окончательные.
Однако состояние Евросоюза было по-своему парадоксально: казалось бы, достигнуты почти все основные стратегические цели, поставленные в начале 1990-х гг.: Евросоюз раскинулся от Гибралтара до Немана, введена единая валюта, создается единая армия и проводится
общая внешняя политика, принимается конституция. Но новые члены ЕС стали проявлять недовольство, пытались проводить политику, противоречащую общей стратегической линии Евросоюза. Произошел раскол между «старыми» членами Евросоюза по основным вопросам стратегического планирования дальнейшего развития ЕС, нарастали экономические проблемы, недовольных стало все больше.
Начиная с 2000 г. Германия и вслед за ней Франция осмелились поставить прямой и ясный вопрос: что мы строим в объединенной Европе? Или это будет аморфный экономический союз, или полноценное политическое образование с четко сформулированными геополитическими целями, общими интересами и единым государственным механизмом. Практически, «старые» члены ЕС уклонились от дискуссии, предоставив Парижу и Берлину самим выстраивать модель будущего государственного устройства Евросоюза. И франко-германский тандем в полной мере воспользовался данной возможностью. В 2002 г. был создан специальный конвент во главе с бывшим французским президентом В.Жискар д’Эстеном. Проект, который разработал конвент, был построен прежде всего в интересах двух лидеров Евросоюза. Предлагалось, что решения можно будет принимать не единогласно, то есть упразднялось прежнее право вето. Вместо него должна была вводиться система двойного большинства: решение может быть принято, если за него проголосует не менее половины государств, в которых проживает не менее 60% населения ЕС.
На деле предложенная система давала бы скрытые, но вполне реальные преимущества «каролингскому ядру» Европы – Франции, Германии и странам Бенилюкса, которые всегда выступали единым фронтом. Совокупная численность населения этих стран (с привлечением «нейтралов») давало бы им реальное право вето. С другой стороны, такой порядок открывал бы неограниченное поле для различных тактических альянсов, чтобы пробивать нужны решения. Для этого Франции и Германии необходимо каждый раз добирать временных партнеров, которых должно быть 8 с населением 100 млн. чел. Против этого проекта выступила т.н. Ницская группа (или савойская), т.е. государства, которым было обещано на саммите ЕС в Ницце в 2001 г., что в расширенном Евросоюзе сохранится принцип консенсуса. Вокруг Франции и Германии сгруппировались сторонники мажоритарной системы. Таким странам как Испания, которая в силу исторических амбиций рассматривала себя в качестве великой европейской державы, и Польша, которой также двигали те же амбиции и исторические комплексы, удалось сорвать принятие конституции.
На Брюссельском саммите 2004 г. благодаря дипломатичной и гибкой позиции председателя ЕС Ирландии удалось достичь видимость компромисса: по новому плану, решение считается принятым, только если его поддерживают 55% членов ЕС, представляющих 65% населения единой Европы. Другим компромиссом последнего саммита стала численность Европейской комиссии. В прежней комиссии, которая была прообразом европейского правительства, каждая страна-участница делегировала своего представителя. То есть, четко соблюдался принцип единогласия. Новый проект предлагал стабилизировать численность комиссии на уровне «старых членов» — 15, а в дальнейшем обновлять ее путем ротации. Внешне складывающиеся механизмы ЕС выглядели демократичными, но на деле в них был скрыт тайный имперский механизм. Формула, на которой жестко настаивала Франция и которая гласила, что председателем Еврокомиссии не может быть политик, происходящий из страны, находящейся вне сферы евро и вне Шенгенского соглашения, означает в реальности новый раздел Европы на 12 государств «первого класса» и 13 стран «второго».
После принятия Евроконституции окончательно не возобладала ни одна из линий: из Евросоюза пока не удалось сделать единого государства (цель Франции и ФРГ), но удалось запустить механизм, пусть и половинчатый, принятия решений, обязательных для всех, даже несогласных с ними государств. То есть, сделать шаг в сторону отказа от национального суверенитета. В ЕС будет фактически три президента: глава совета министров, глава Еврокомиссии и глава Европейского парламента. Новым здесь будет то, что глава совета (сейчас этот пост в течение полугода занимает руководитель одной из стран-членов ЕС) станет должностью постоянной. Но полномочия президента будут ограничены. Этого человека по-прежнему нельзя будет сравнивать с президентами США, России или Франции. По европейской конституции, процедуры принятия законов фундаментально не будут меняться. Законы, как и раньше, будут предлагаться исполнительным органом – Еврокомиссией и одобряться странами-членами Союза и Европарламентом. Но не во всех случаях законы ЕС будут иметь приоритет над национальным законодательством.
Несомненным идеологически положительным фактором являлось то, что Франции практически в одиночку удалось отстоять светский характер ЕС, не позволив католическим странам (Польша, Испания, Италия) вставить в конституцию тезис о «христианских корнях» Европы. В будущем этот фактор может еще сыграть свою важную роль в стратегическом развитии ЕС. Кроме того, произошел раскол Европы по принципу: те, кто за и те, кто против Америки. Другой раскол проходит в сфере экономики: как считают неангажированные эксперты, странамновичкам понадобится три-четыре десятилетия, чтобы приблизиться по уровню экономического развития к Западной Европе. Некоторые считают, что этого не произойдет никогда.
Еще одной «вечной» проблемой европейской политики является отношение к Турции. На саммите в Хельсинки в 2000 г. Анкаре было обещано, что ее примут в Европейский Союз, но после этого все больше европейских политиков позволяют себе выражать сомнения в целесообразности приема мусульманской Турции в христианскую Европу. Тем не менее, Турцию связывают с Западной Европой давние отношения: С 1963-го года она располагает с Европейским Сообществом особыми торговыми, таможенными и экономическими преференциями. Миллионы турок десятилетиями живут и работают в Германии, Австрии и других европейских странах, а примерно полмиллиона их потомков уже являются полноправными гражданами Евросоюза.
На приеме Турции в ЕС настаивают США, для которых Анкара является важным стратегическим партнером на неспокойном Ближнем Востоке. Если помимо НАТО Турция вступит в ЕС, то ее западная ориентация, как надеются в Вашингтоне, будет закреплена навсегда. Наиболее близкая по своим историческим связям с Турцией Германия, как ни странно, неоднократно блокировала процесс принятия решения по кандидатскому статусу Турции.
Не видя решения многих старых проблем, Европейский Союз, а точнее – Франция и Германия – находили для себя все новые проблемы. В первую очередь речь идет о т.н. Единой европейской внешней и оборонной политике. Это явно геополитический проект, за которым стоят амбиции этих двух держав и ряда других западноевропейских государств. Его суть состояла в том, чтобы превратить ЕС из экономического гиганта с головой политического карлика в полноценного геополитического игрока. По замыслу Парижа и Берлина, у ЕС будут свои силы быстрого развертывания, стратегические средства доставки и развертывания. Численность европейской армии по началу будет составлять 60-100 тыс. чел.; в дальнейшем планируется довести ее до 240 тыс. Эти силы будут оснащены новейшей военной техникой, им будут приданы стратегические возможности. Естественно, что все это потребует огромных средств. А пока европейские государства – члены НАТО катастрофически отстают от Соединенных Штатов по финансированию своих военных программ.
Вашингтон недоуменно спрашивал у европейских союзников: зачем тратить огромные деньги на создание новой структуры, если в первую очередь необходимо сравнять разрыв внутри НАТО. В Пентагоне даже говорили, что через некоторое время этот разрыв может стать необратимым. Тогда НАТО исчезнет сама по себе: союзники просто не смогут понимать другу друга в буквальном и переносном смысле.
Разговоры о создании европейской армии велись с начала 1990-х гг., с 2001 г. принимались конкретные решения в этом направлении, но до реальных сдвигов было еще далеко. По-видимому, Европа не сможет стать полноценным геополитическим игроком, что подразумевает обладание средствами стратегического воздействия, без помощи со стороны таких стратегических держав как США или Россия. Но для этих держав, как и для всего мира, Европейский Союз – это прежде всего экономический партнер номер один.
Прошедшие в начале июня 2005 г. референдумы во Франции и Нидерландах показали, что население в «старой Европе» вовсе не довольно тем, как развивается ЕС. Таковыми оказалось больше половины французов и свыше шестидесяти процентов голландцев. Но мотивация у протестного электората в этих странах различная. Во Франции против Европейской конституции объединились как левые, так и правые силы. Причем это те силы и те слои населения, на которые в судьбоносные времена мог рассчитывать республиканский режим. Прошедший референдум как раз и был таким судьбоносным моментом. Об этом говорил гражданам с пылкостью лучших традиций голлизма президент Республики Жак Ширак в трех беспрецедентных выступлениях по национальному телевидению, пытаясь убедить их поддержать конституцию единой Европы.
Но левых не устраивала социальная составляющая проекта конституции, правых – чрезмерный либерализм в иммиграционной политике. Таким образом, голлистский проект единой Европы от Гибралтара до Немана (а его автор – ученик и соратник де Голля, Валери Жискар д’Эстен) был успешно провален. В геополитическом плане ЕС как геопроект Парижа и Берлина был отброшен назад по меньшей мере на пятнадцать лет.
На деле Евросоюз как универсальное пространство не существует. В реальности есть как бы несколько евросоюзов, не совпадающих друг с другом: валютный (Еврозона, в которую входили 12 государств), пограничный (Шенгенский режим, охватывавший 14 стран[7]), единый рынок труда, включающий 12 старых членов ЕС и препятствующий трудовой миграции из новых участников. Кроме того, существует «атомная Европа», «Европа угля и стали» и множество других объединений. Всех вместе их еще 20 лет назад именовали Европейскими сообществами.
Но настоящая Европа, ее сердцевина – это Европейский Экономический и Валютный Союз (ЭВС), а вовсе не громоздкое сооружение под названием ЕС. Именно ЭВС сыграл ключевую роль в европейской интеграции в прошлом, и по-видимому, ему придется сыграть такую роль в интеграции политической. В настоящее время ЭВС сталкивается с двояким вызовом: со стороны процессов глобализации и необходимости внутренней модернизации. Первый вызов связан с обостряющейся мирохозяйственной конкуренцией, второй – с очевидной утратой европейской экономикой необходимой динамики, гибкости, инновационности и как следствие — конкурентоспособности на глобальных рынках.
Несмотря на внешне значительный рост ВВП стран ЭВС в период 1993-2003 гг. (свыше 25%), слабым местом ЭВС являлось отсутствие гармонизации циклов развития отдельных экономик. Ярким примером являются бывшие аутсайдеры: Ирландия, которая за последние пятнадцать лет по темпам своего развития превратилась в своеобразного «кельтского тигра», и Португалия, обогнавшая по темпам развития Германию. В то же время, единая денежная политика ЭВС (ее апофеозом стало введение евро в 1999-2002 гг.) вышла из фазы эксперимента и вроде бы доказала свою эффективность. Но и здесь запрятаны свои подводные камни: дело в том, что финансовая политика стран-участниц все еще остается прерогативой национальных правительств.
Наиболее продуманной, следует отметить, была политика Великобритании с ее историческим отказом в 1992 г. от механизма обменных курсов ЭВС, который как раз и было построен на понимании асимметрии экономических циклов британской экономики и стран континентальной Европы. В 1997 г. Лондон предпринял другой важный шаг, выведя монетарную политику из сферы компетенции правительства и предоставив Банку Англии операционную независимость. А в это время Европейскому Центральному Банку (ЕЦБ) приходилось иметь дело сразу с двенадцатью правительствами стран еврозоны, каждое из которых старалось проводить свою бюджетную политику. В результате Лондон за это время превратился во второй после Нью-Йорка мировой финансовый центр. И именно Лондон взял на себя львиную долю корпоративных слияний и поглощений, которые прокатились по странам еврозоны в последние годы. А ведущие американские и японские банки рассматривают Лондон как плацдарм для финансовой интервенции в Евросоюз. Таким образом, традиционная английская политика «блестящей изоляции» приносит свои плоды и в XXI веке.
Однако многие эксперты полагают, что неучастие Великобритании в зоне евро – это временное явление. В результате описанных выше процессов происходит своего рода «европеизация» британского бизнеса, оригинальное наложение коммунитарного по своей сути экономического механизма ЕС на британскую хозяйственную систему. Практически 99% правовых норм ЕС в области создания единого внутреннего рынка уже инкорпорировано в британское законодательство. Внешнеэкономические связи Великобритании переориентируются на континент.
Злополучный Пакт стабильности и роста был принят в соответствии с Маастрихтским договором (1992 г.) и предназначался для координации экономической и финансовой в зоне ЭВС и представлял собой главное дисциплинирующее средство с целью не допускать перекладывание издержек неограниченных заимствований (как правило, на поддержку социальных программ в бюджете) какого-либо отдельного государства на сообщество в целом.
Но Пакт все же сыграл свою позитивную роль в истории ЕС: уже к 2000 г. страны ЭВС достигли высокой степени сбалансированности бюджетов. Но кризиса все-таки миновать не удалось. И здесь мы выходим к проекту Европейской конституции, которую недавно фактически провалили французы и голландцы. Конституция представляла собой шкатулку с секретом: она заметно ослабляла положения Маастрихтского договора: вместо «неинфляционного роста» там идет речь о «сбалансированном росте». Этот факт доказывает, что руководство Германии и Франции не были готовы к прозрачным, четким и жестким процедурам, обеспечивающим выполнение Пакта.
Таким образом, именно Пакт стабильности и роста стал средоточием социально-экономических и политических проблем Евросоюза. Пакт задумывался как «инструмент деполитизации денежной политики», т.е. средство заставить правительства при осуществлении расходов думать не только о своих обязательствах по отношению к собственному электорату, но и о стабильности финансовой системы всего Союза. Пакт должен был стать испытательным полигоном, а затем и первой ступенькой к общей бюджетной политике ЕС. Но за прошедшее десятилетие он вскрыл неполноту интеграции и конвергенции, наличие существенных политических провалов и институционального несовершенства и сбоев под влиянием внешних факторов, которые в условиях глобализации становятся все более сильными.
В последние годы ЕС и Еврокомиссия, и экономические органы отдельных государств были постоянно озабочены четырьмя главными проблемами: недостаточным ростом производства, хронически высокой безработицей, социально-экономическими аспектами массовой миграции трудящегося населения и борьбой с «делокализацией» ( выводом промышленных отраслей в другие страны и регионы). Многие страны, особенно большие и в прошлом со сравнительно однородным населением — как Франция или Германия, оказались явно не готовы к тому, что реально происходит с Европой. Корни недугов ряда стран континентальной Европы многие видят именно в специфической модели государственного регулирования, которая является куда более дирижистской, чем американская (особенно во Франции), и не создает стимулов к экономическому росту и структурной модернизации.
Большинство европейских экспертов согласны, что экономика главных стран ЕС растет слишком медленно, а население стареет слишком быстро, чтобы можно было сохранять государство всеобщего благосостояния и продолжать надеяться на способность региона создавать достаточно рабочих мест и успешно участвовать в глобальной конкуренции.
«Старой Европе» придется многое пересмотреть в своих подходах к экономической политике. Вызовы со стороны Китая и Индии, как и расширение ЕС, настоятельно диктуют реформы и решительную модернизацию хозяйственного механизма. Глобальная конкуренция заставит по-видимому многие страны континента последовать примеру Великобритании и попытаться сделать экономику более открытой, отказаться от части социальных расходов, снизить налоги. При этом каждой из стран придется выработать для себя собственную программу реформ, либо изыскать способ, как таковых избежать.
В последние полтора-два десятилетия правящие политические элиты ЕС (по крайней мере, во Франции и Германии) упорно толкали ЕС в сторону создания единого государства со всеми атрибутами имперского образования, или как минимум – крупной геополитической силы. На ниве геополитических амбиций складывались удивительные политические комбинации: сначала альянс социалиста Франсуа Миттерана и правого политика с замашками реваншиста Гельмута Коля, а затем – трогательный союз голлиста Ж.Ширака с немецкими левыми – социал-демократом Г.Шредером и эколеваком Й.Фишером. Но всех их объединяло одно: ясное понимание, что необходимо создавать сильную Европу, которая сможет единым фронтом выступать на поле битвы глобализации; и что это могут сделать только объединенные политические воли Франции и Германии. Как выяснилось впоследствии, их объединяли также антиамериканизм – у Ширака прирожденный, голлистский, а у Шредера и Фишера – реликтовый, вынесенный из 68-го года, а также невольное уважение к России (и ее лидеру) и плохо скрываемое пренебрежительное отношение к «новой Европе». Французский президент и не пытался скрывать это отношение к восточноевропейцам во время иракского кризиса, проронив историческую фразу о том, что у поляков была прекрасная возможность промолчать, но они ею не воспользовались.
Немецкий канцлер высказывается более сдержанно, но у него другие проблемы: будучи политиком левого происхождения, социал-демократом, он вынужден был все годы своего канцлерства делать прямо противоположное целям и задачам СДПГ – демонтировать знаменитую немецкую модель социально-рыночной экономики, т.е. избавить от чрезмерного груза социальных обязательств и освободить руки капиталу. Эта стратегия была также частью германской политики в ЕС.
| 146 147 |
Таким образом, главное противоречие Евросоюза состоит в том, что легитимность принимаемых решений находится в прямой зависимости от экономической политики, что делает ее особенно хрупкой. Главной цели ЕС – сохранению экономической стабильности – постоянно приносится в жертву другой стратегический компонент – повышение производительности труда. Тем самым политическая легитимность (жизнеспособность национальных правительств стран ЕС) нуждается в развитии таких политико-экономических структур на уровне Евросоюза, которые взяли бы на себя ответственность за экономические и социальные риски всей общеевропейской стратегии.[8]
[1] Апофеозом этого восприятия России стало празднование 60-детия победы СССР в Великой отечественной войне 9 мая 2005., на которое прибыли лидеры всех ведущих государств мира.
[2] Трудности перехода: демократия в России. – Мсовка: МЦК, 2004.
[3] См.: Григорьев Л., Загорский А., Урнов М. Второй срок президентского правления В.Путина: дилеммы российской политики. – М.: Права человека, 2004. С.57-82.
[4] См.: Морозов С. Дипломатия В.В. Путина. Внешняя политика России. 1999-2004 гг. – Санкт-Петербург: ИД «Измайловский», 2004. – 256 с.; Рар А. Холодный мир. Путинская Россия и Запад // Internationale Politik (Berlin, русская версия). 2004. № 2. С. 5-16; Стратегический ответ России на вызовы нового века. Под общ. ред. Л.И.
Абалкина. – Москва: Экзамен, 2004. – 608 с.
[5] О российско-американских отношениях см.: Том II: Внешняя политика и стратегия США на современном этапе и Центральная Азия. – Алма-Ата: КИСИ, 2006. – С.56-63.
[6] См.: Адомайт Х. Возвращение России на международную арену // Internationale Politik (Berlin, русская версия). 2006. № 4. С. 3-10; Адомайт Х. Концептуальные направления внешней политики России //Внешняя политика России: от Ельцина к Путину. /Пер. с нем. – К.: Оптима, 2002.С.14-26; Гаджиев К.С. Геополитические горизонты России (контуры нового миропорядка). – Москва: Экономика, 2007. – 751 с.; Жизнин С. Энергетическая дипломатия России: экономика, политика, практика. – Москва: Ист Брук, 2006. – 640 с.; Крамаренко А. Идеология внешней политики современной России // Международная жизнь (Москва). 2008. № 8-9. C. 3-15; Кувалдин В. В поисках сути российской внешней политики // Международная жизнь (Москва). 2007. № 6. С. 21-34; Лозанский Э.Д. Россия между Америкой и Китаем. – Москва: Международные отношения, 2007. – 288 с.; Медведев Д. Национальные приоритеты. – Москва: Европа, 2008. – 504 с.; Национальные интересы и имидж России. Отв. ред. Э.Г.Словоьев. – Москва: ИМЭМО, 2006. – 116 с.; Олкотт М.Б. Владимир Путин и нефтяная политика России. — М: Московский центр Карнеги. Рабочие материалы. Вып. 1 – 2005; Панарин А.С. О стратегии российского развития. – Москва: Русский путь, 2003. – 392 с.; Панарин А.С. Реванш истории: Российская стратегическая инициатива в ХХI веке. – Москва: русский мир, 2005. – с 430 с.; Панюкин В., Зыгарь М., Резник И. Газпром: новое русское оружие. – Москва:
[7] С 21 декабря 2007 г. – 22 государства.
[8] См.: Байзакова К.И., Берсимбаев Е.Р., Губайдуллина М.Ш., Жакенов Д.Т., Тогузбаев О.К. Становление и развитие системы европейской безопасности и обороны. – Алматы: 2002. – 243 с.; Дидрихс У., Вессельс В. Расширенный Европейский Союз в качестве международного игрока // Internationale Politik (Berlin, русская версия). 2003. № 1. С.15-25; Досумбеков А.Б. Расширение ЕС и позиции глобальных игроков // КазахстанСпектр. 2008. № 2. С.15-25; Европейский Союз: в поисках общего пространства внешней безопасности. Отв. ред. Н.К.Арбатова, К.П.Зуева. – Москва: ИМЭМО, 2007. – 103 с.; Мандельсон П. Что хорошо для Европы, хорошо для всего мира // Internationale Politik (Berlin, русская версия). 2008. № 4. С. 26-32; Мовкебаева Г.А. Роль Европейского Союза как глобального актора в мировой политике // Вестник КазНУ: серия международные отношения и международное право. 2005. № 3. С.56-59; Тауш А. Европейский Союз: «град на холме» и Лиссабонская стратегия // Мировая экономика и международные отношения. 2007. № 3. С. 65-72; Эрхарт Х–Г. Становление политики безопасности Европейского Союза // Internationale Politik (Berlin, русская версия). 2004. № 3. С. 33-45.