ВЭЙ ЮАНЬ О СИНЬЦЗЯНЕ

ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ ПОЛИТИКИ ЦИНОВ В СИ-ЮЕ.

Принципы политики цинского правительства по отношению к северо-западным районам и населявшим их народам, ее корни еще не были внятно обрисованы в литературе. Тем не менее, из анализа мероприятий, проведенных цинским правительством как в годы завоевания Джунгарии и Восточного Туркестана времен Цяньлуна, так и в 60-70-е гг. XIX в., становится ясно, что эта политика, в основном была направлена на достижение двух основных целей: на установление и поддержание западной границы Джунгарии и Восточного Туркестана по Памиру и на сохранение хотя бы ненадежного равновесия между различными народами, населявшими регион, таким образом, чтобы маньчжуры могли управлять ими всеми. С самого начала воцарения Цин их внешнеполитическая активность почти полностью замыкалась на достижении безопасности на Центрально-азиатских рубежах. Маньчжуры практически игнорировали отношения с Наньяном (странами «Южного» Тихого океана) в стратегическом отношении и поддерживали псевдо-«даннические» отношения с народами Восточной и Юго-Восточной Азии, как и прежде в высоко ритуализированном и довольно поверхностном стиле. Это происходило по ряду причин. Во-первых, наследие, корни и исторический опыт маньчжур были центральноазиатскими, и поэтому фокус их стратегии был, по вполне объяснимым причинам сконцентрирован на этом регионе. Помимо этого, с начала подъема Цин до третьей четверти XIX в. маньчжуры были вынуждены разрешать серьезные военностратегические проблемы, связанные с контролем именно над различными группами монгол, в особенности, западных — дунган (элютов). Оценив долгосрочный характер этих проблем, маньчжуры создали специальную административную единицу Лифаньюань (1638) — ведавшую именно этими сложными вопросами. Поступив таким образом, маньчжуры отделили центрально-азиатские дела от своих отношений со странами южных морей. Естественную границу Синьцзяна, как известно, образует высокогорный Памир, который, по мнению Цзо Цзунтана и всех его сторонников, являет собой как бы природную «линию обороны». Если Китай не будет владеть этой «линией», считали они, то удерживать Синьцзян под своим контролем ему станет очень трудно. Обширные пустыни, отделяющие Синьцзян от внутреннего Китая, делают поддержание и сохранение линий обеспечения для любых экспедиционных сил, высланных туда из Китая, весьма сложным и дорогим мероприятием. Противники походов в этот район указывали на данный фактор еще в ханьское время. Как указывалось во введении, традиционная китайская историография часто ссылалась на то, что на протяжении царствования предшествовавшей Цинам Минской династии и в начале цинской эпохи, при императоре Канси, ойраты неоднократно вторгались в Китай, угрожая даже столице империи — Пекину. В большей части источников выказывается мысль, что именно поэтому цинские императоры так стремились к контролю над неспокойными соседями; это же было и одним из поводов для похода в северо-западные края и при Цяньлуне: если возможно, то было необходимо удержать Си-юй любыми дипломатическими средствами, но если «необходимо», как, вероятно, считал император Цяньлун, то с помощи вооруженной силы. Анализ ситуации 70-х гг. XIX в. показывает, что соображения безопасности внутреннего Китая выставлялись Цзо Цзунтаном и некоторыми другими цинскими политическими деятелями самыми важными для принятия решения о подчинении населения северо-западных земель маньчжурами. История политической власти маньчжуров в северо-западном Китае является в какой-то мере подтверждением и иллюстрацией попыток воплотить в жизнь вышеназванные принципы: установление границы Поднебесной по Памиру и равновесие нацменьшинств в Си-юе. Вот, что пишет о финансовом аспекте обладания Синьцзяном Вэй Юань (1803-1861 гг.) — один из наиболее известных «независимых» историков цинской поры, живший как раз между эпохами Цяньлуна и Цзо Цзунтана. Вэй Юань был глубоко обеспокоен проблемами обороны северо-западных границ, особенно в мусульманских регионах, и выступал за увеличение количества гарнизонов вдоль всей центрально-азиатской границы (это мнение разделяли многие его коллеги того времени, например, Гун Цзычэнь). «Люди часто жалуются, что оборона Синьцзяна лишком дорога. Так ли это? В Синьцзяне располагаются немногим более 19 000 солдат и 1 400 офицеров, — писал Вэй Юань. — Это только войска, перемещенные для гарнизонной службы в Синьцзяне из Маньчжурии, Внутренней Монголии, Шэньси и Ганьсу. Ежегодное жалование им исчисляется немногим более чем 678 900 лянов в серебре, которые все равно были бы выплачены им, находись они на своих первоначальных местах. В императорском декрете, — продолжает Вэй Юань, — (имеется в виду декрет 1722 г. — Д.Д.) император Цяньлун заявлял: «С тех пор, как мы овладели Синьцзяном, стало возможным демобилизовать часть пограничных сил, равно как и внутренние гарнизоны. Помимо того, что мы контролируем расходы в Синьцзяне, империя экономит (на содержании погранвойск — Д.Д.) более чем 900 тыс. лянов серебра ежегодно. В течение этих прошедших десяти или более лет, правительство довело эти сбережения до более чем 10 млн. лянов. Таким образом, на протяжении ранних лет моего правления, казна имела около 33-х — 34-х млн. лянов. Таким образом, обладание территорией Синьцзяна не только далеко от пустой траты денег, но и, практически, пополняет национальные ресурсы». (11, цз.4, лл. 13-15). Действительно, когда Синьцзян находился под контролем маньчжуров, им требовалось меньшее количество солдат для поддержания «естественной» границы по Памиру, немногочисленные горные проходы которого в случае необходимости, несомненно, было гораздо более просто оборонять, чем защищать непосредственно внутренний Китай. Когда же Синьцзян напротив, находился в руках коренных жителей или же «потенциального противника», Цяньлун, вероятно, предполагал, что все внутренние земли Китая становились как бы открытыми и требовали того, чтобы защищающая их армия всегда была в боевой готовности, способная отразить как гипотетические, так и действительные нападения. Дальнейшая логика приверженцев идеи обладания Синьцзяном проста: если из-за невыгодной географической позиции обороны надо было увеличивать общее количество солдат, то пропорционально увеличивалась сама цена национальной обороны. Это объясняет тот факт, что Цяньлун смог демобилизовать часть своей армии после того, как были завоеваны Джунгария и Восточный Туркестан, и появилась возможность экономить деньги на содержании войск. Это было особенно выгодно, т.к. богатый южный Синьцзян мог взять на себя значительную часть расходов по обеспечению армии и гарнизонов. В том же труде Вэй Юань пишет: «… в северном Синьцзяне находится более чем 238600 му «гарнизонных полей» (туньтянь, земельные участки, обрабатывающиеся солдатами военных поселений — Д.Д.), а в южном Синьцзяне — еще 49 000 му. Эти поля обеспечивали правительству ежегодный доход в 14 300 даней различных зерновых. Под началом главнокомандующего, /располагавшегося/ в Урумчи, находится более чем 100 тыс. гарнизонных землевладельцев. Помимо земельных участков, — продолжает Вэй Юань, — которыми владеет правительство, остальная земля доступна для обоснования простым людям. Земля же здесь настолько успешно обрабатывалась, что она столь же плодородна, как и земля во внутреннем Китае. Люди здесь платят те же налоги и отбывают те же повинности, что и их соотечественники, живущие во внутреннем Китае. За всю свою жизнь они еще не видели военных действий. По сравнению с первыми годами правления императора Канси и Юнчжэна, когда огонь войны угрожал Пекину, когда люди, /живущие/ у границы были подвержены постоянной опасности, когда правительство было вынуждено перебрасывать все обеспечение через бескрайнюю пустыню в Кобдо и Баркюль, чтобы вести отчаянную борьбу, которая стоила нам более чем 70 млн. лянов государственных средств, — в какой период было больше пустой траты денег? Кроме того, когда внутренний Китай становится более и более перенаселенным, в Синьцзяне мы нашли богатые необработанные земли… Просто глупо думать об отказе от Синьцзяна ради экономии средств, которые никогда и не тратились». (11, цз.4, л.15). Вэй Юань в данном случае обосновал точку зрения маньчжурского правительства, которое полагало, что во всех смыслах будет выгоднее охранять границу к западу от Синьцзяна, вместо того, чтобы, отказавшись от этих земель, приблизить ее к Пекину. Вдобавок, с финансовой точки зрения, он полагал более разумным использовать богатые ресурсы нового владения для содержания пограничной армии, тем самым, ослабив бремя внутреннего Китая. Вэй Юань ощущал нестабильность положения Китая в Синьцзяне, он отдавал себе отчет в русско-английском противостоянии в Центральной Азии и предполагал, что Британские политики опасались Российского проникновения в Афганистан и северо-западную Индию. Позиция русских представлялась ему идеальной, чтобы потеснить «Владычицу морей» в этой части света. Ему даже хотелось бы, чтобы Россию подвигли ввести войска в северо-западную Индию через Афганский Гиндукуш. Предполагалось, что подобное развитие событий привело бы к тому, что англичане оказались бы втянуты в операцию в северо-западной Индии и отвели бы из Бенгалии свои войска. (590, 146). Второе направление политики Цинов в Синьцзяне — поддержание хотя бы нестойкого этнического равновесия между народами таким образом, чтобы маньчжуры могли управлять ими всеми — явствует из правительственных установлений, введенных в Синьцзяне после того, как Джунгария и Кашгария были покорены при Цяньлуне. Вместо немедленного превращения новых земель в провинцию, маньчжурское правительство обратило их в императорское наместничество, учредив должность военного губернатора Или, генерал-губернатора Урумчи, многочисленных помощников военного губернатора, командующих дивизиями (дуй) и прочих чиновников (11, цз.12, лл. 24-25). Все эти чиновники были исключительно «знаменными» (т.е. принадлежали к «восьми знаменам» — организационным единицам, из которых состояла маньчжурская армия). Пять дивизий (дуй) военных колонистов были установлены в стратегически важном Илийском районе после передислокации маньчжуров из столицы, солонов-маньчжуров из Амурского района, а также монголов, чахаров и ойратов. Даже население провинции Шэньси и Ганьсу постоянно находилось под руководством «знаменных» маньчжуров, хотя и не столь безоговорочно, как в Синьцзяне. Отказ от назначения китайцев на руководящие чиновничьи посты в Синьцзяне был подтверждением того, что цинское правительство намеревалось сохранить эту территорию под прямым и строгим контролем маньчжурских феодалов. Планомерная миграция населения из различных районов империи в Синьцзян после завоевания была еще одной иллюстрацией этой политики, которая упрощала для маньчжурских чиновников задачу управления всеми народами, населявшими район. Маньчжуры претендовали на то, что, будучи властителями судеб всех народов Синьцзяна, они, якобы, не имели предубеждений ни против коренного населения, но против китайцев. Поэтому, как предполагалось, они могли (по крайней мере, теоретически) оценивать любую ситуацию и каждый факт по существу, без предвзятости. В этом отношении показателен отрывок из указа императора Тунчжи, при котором Синьцзян был возвращен век спустя (Цзайчунь, 1862-1875 гг. правления): «За более чем 100 лет после покорения нами Джунгарии и Восточного Туркестана мы всегда одинаково относились ко всем подданным. Однако дунгане, проживавшие во внутреннем Китае, подняли бунтовщиков, четко отделяя добрых людей от дурных… /…/ Приказываю всем чиновникам в Синьцзяне карать бандитов, как было сказано в предыдущем указе. Уничтожая руководителей разбойников, нет необходимости убивать всех мусульман…» (12, цз. 76, л.14). Все это вылилось в официальное обоснование цинской политики, которое позже было сформулировано в следующем лозунге: «Мы не имеем предубеждений ни против мусульман, ни против китайцев, но мы имеем их против злых людей». (12, цз. 76, л.15). Несомненно, что под так называемым «злом» подразумевались все действия, шедшие вразрез с интересами маньчжурского правительства. До тех пор, пока эта политика проводилась в жизнь, власть маньчжуров над северо-западным Китаем была, по их мнению, неколебима.