Стихотворение «ПЕСНЯ ПЕВЦА У МИКРОФОНА» автор Высоцкий Владимир Нерв

ПЕСНЯ ПЕВЦА У МИКРОФОНА

Я весь в свету, доступен всем глазам.

Я приступил к привычной процедуре:

Я к микрофону встал, как к образам,

Нет-нет, сегодня — точно к амбразуре.

И микрофону я не по нутру

Да, голос мой любому опостылеет.

Уверен, если где-то я совру,

Он ложь мою безжалостно усилит.

Бьют лучи от лампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И жара, жара.

Он, бестия, потоньше острия.

Слух безотказен, слышит фальшь до йоты.

Ему плевать, что не в ударе я,

Но пусть, я честно выпеваю ноты.

Сегодня я особенно хриплю,

Но изменить тональность не рискую.

Ведь если я душою покривлю,

Он ни за что не выправит кривую.

На шее гибкой этот микрофон

Своей змеиной головою вертит.

Лишь только замолчу, ужалит он.

Я должен петь до одури, до смерти.

Не шевелись, не двигайся, не смей.

Я видел жало: ты змея, я знаю.

А я сегодня — заклинатель змей,

Я не пою, а кобру заклинаю.

Прожорлив он, и с жадностью птенца

Он изо рта выхватывает звуки.

Он в лоб мне влепит девять грамм свинца.

Рук не поднять — гитара вяжет руки.

Опять не будет этому конца.

Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?

Теперь он — как лампада у лица,

Но я не свят, и микрофон не светит.

Мелодии мои попроще гамм,

Но лишь сбиваюсь с искреннего тона,

Мне сразу больно хлещет по щекам

Недвижимая тень от микрофона.

Я освещен, доступен всем глазам.

Чего мне ждать: затишья или бури?

Я к микрофону встал, как к образам.

Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре.

МЫ ВРАЩАЕМ ЗЕМЛЮ

ИЗ ДОРОЖНОГО ДНЕВНИКА

Ожидание длилось, а проводы были недолги.

Пожелали друзья: «В добрый путь, чтобы все без помех».

И четыре страны предо мной расстелили дороги,

И четыре границы шлагбаумы подняли вверх.

Тени голых берез добровольно легли под колеса,

Залоснилось шоссе и штыком заострилось вдали.

Вечный смертник — комар разбивался у самого носа,

Превращая стекло лобовое в картину Дали.

И сумбурные мысли, лениво стучавшие в темя,

Всколыхнули во мне ну попробуй-ка останови.

И в машину ко мне постучало военное время.

Я впустил это время, замешанное на крови.

И сейчас же в кабину глаза из бинтов заглянули

И спросили: «Куда ты? на запад? вертайся назад…»

Я ответить не мог: по обшивке царапнули пули.

Я услышал: «Ложись! берегись! проскочили! бомбят!»

И исчезло шоссе — мой единственный верный фарватер.

Только елей стволы без обрубленных минами крон.

Бестелесный поток обтекал не спеша радиатор.

Я за сутки пути не продвинулся ни на микрон.

Я уснул за рулем. Я давно разомлел до зевоты.

Ущипнуть себя за ухо или глаза протереть?

Вдруг в машине моей я увидел сержанта пехоты.

«Ишь, трофейная пакость, — сказал он, удобно сидеть».

Мы поели с сержантом домашних котлет и редиски.

Он опять удивился: «Откуда такое в войну?

Я, браток, — говорит, — восемь дней как позавтракал в Минске.

Ну, спасибо, езжай! будет время, опять загляну…»

Он ушел на восток со своим поредевшим отрядом.

Снова мирное время в кабину вошло сквозь броню.

Это время глядело единственной женщиной рядом.

И она мне сказала: «Устал? Отдохни — я сменю».

Все в порядке, на месте. Мы едем к границе.

Нас двое. Тридцать лет отделяет от только что виденных встреч.

Вот забегали щетки, отмыли стекло лобовое.

Мы увидели знаки, что призваны предостеречь.

Кроме редких ухабов ничто на войну не похоже.

Только лес молодой, да сквозь снова налипшую грязь

Два огромных штыка полоснули морозом по коже,

Остриями — по мирному кверху, а не накренясь.

Здесь, на трассе прямой, мне, не знавшему пуль, показалось,

Что и я где-то здесь довоёвывал невдалеке.

Потому для меня и шоссе, словно штык, заострялось,

И лохмотия свастик болтались на этом штыке.

ПЕСНЯ О МОЕМ СТАРШИНЕ

Я помню райвоенкомат. «В десант не годен.

Так-то, брат. Таким как ты, там невпротык…» и дальше — смех.

«Мол, из тебя какой солдат, тебя — так сразу в медсанбат…»

А из меня такой солдат, как изо всех.

А на войне, как на войне.

А мне и вовсе, мне — вдвойне.

Присохла к телу гимнастерка на спине.

Я отставал, сбоил в строю.

Но как-то раз в одном бою,

Не знаю чем, я приглянулся старшине.

Шумит окопная братва: «Студент, а сколько дважды два?

Эй, холостой! А правда графом был Толстой?

И кто евоная жена?…» Но тут встревал мой старшина:

«Иди поспи, ты ж не святой, а утром — бой».

И только раз, когда я встал

Во весь свой рост, он мне сказал:

«Ложись!…» — и дальше пару слов без падежей.

«К чему те дырка в голове?!» И вдруг спросил: «А что, в Москве

Неужто вправду есть дома в пять этажей?…»

Над нами шквал. Он застонал,

И в нем осколок остывал,

И на вопрос его ответить я не смог.

Он в землю лег за пять шагов,

За пять ночей, и за пять снов,

Лицом на запад и ногами на восток.

ЧЕРНЫЕ БУШЛАТЫ

Посвящается Евпаторийскому десанту

За нашей спиною остались паденья, закаты,

Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет!

Мне хочется верить, что черные наши бушлаты

Дадут нам возможность сегодня увидеть восход.

Сегодня на людях сказали: «Умрите геройски!»

Попробуем, ладно, увидим, какой оборот.

Я только подумал, чужие куря папироски:

Тут кто как сумеет, мне важно увидеть восход.

Особая рота — особый почет для сапера.

Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей.

Напрасно стараться, я и с перерезанным горлом

Сегодня увижу восход до развязки своей.

Прошлись по тылам мы, держась, чтоб не резать их сонных,

И тут я заметил, когда прокусили проход:

Еще несмышленый, зеленый, но чуткий подсолнух

Уже повернулся верхушкой своей на восход.

За нашей спиною в шесть тридцать остались, я знаю,

Не только паденья, закаты, но взлет и восход.

Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю.

Восхода не видел, но понял: Вот-вот и взойдет.

Уходит обратно на нас поредевшая рота.

Что было — не важно, а важен лишь взорванный форт.

Мне хочется верить, что черная наша работа

Вам дарит возможность беспошлинно видеть восход.

ВЫСОТА

Вцепились они в высоту, как в свое.

Огонь минометный, шквальный

Но снова мы лезем, хрипя, на нее

За вспышкой ракеты сигнальной.

Ползли к высоте в огневой полосе,

Бежали и снова ложились,

Как будто на этой высотке все-все

Дороги и судьбы скрепились.

И крики «Ура!» застывали во рту,

Когда мы пули глотали.

Шесть раз занимали мы ту высоту,

Шесть раз мы ее оставляли.

И снова в атаку не хочется всем,

Земля — как горелая каша.

В седьмой — мы возьмем ее насовсем.

Свое возьмем, кровное, наше.

А может, ее стороной обойти.

Да что мы к ней так прицепились?!

Но, видно, уж точно все судьбы-пути

На этой высотке скрестились.

Все наши деревни, леса, города

В одну высоту эту слились.

В одну высоту, на которой тогда

Все судьбы с путями скрестились.